Цикл «Историк». Рассказ IV. Под ударами мрака

Удар под колено не сбил зверя, но заставил его споткнуться и зацепить когтями мох – поверхностные и крепко переплетенные корни мха. Зверь, не останавливаясь, выдрал и разорвал мох в клочья, но это замедлило его ход… И я помчался к нему, сокращая дистанцию и длину кнута, увеличивая мощность разряда… Теперь я сшиб его ударом сильнее прежнего – он рухнул под градом искр… Я сразу собрал кнут под рукоять, не позволяя зверю запутаться и разорвать поле кнута, удерживающее управляемые частицы… Зверь поднялся, припадая на хромую ногу, когда я подлетел к нему, распуская искрящий предельной мощностью хлыст… Он понял, что ему не уйти, и обернулся ко мне, вздымая шерсть на загривке, всматриваясь в меня темнеющими глазами… Хлыст взметнулся в воздух вслед за вздыбленным зверем, обдавая обжигающими искрами нас обоих… Треск рассыпался огнями… и все затмил, заглушил визг… Все звенит, разбиваясь осколками, – все в моей голове… Я не вижу – все меркнет во мраке… Но одна тень темнее других… Это он – это зверь… Один рывок – только один… И это кончится – все кончится… Я собираю остатки воли, не пораженной криком… Огибаю вздыбленную тварь, оборачивающуюся за мной, шибаю ее блекнущим бичом и бросаюсь сбоку ей на шею, вбивая клинок под челюсть… падая вместе с ней… падая на нее…

Рука так дрожит, что я не могу снять маску… Я сдираю ее, но не могу вдохнуть, хватая жалкие обрывки воздуха… Я живой… А эта тварь… Я убил зверя.

Фламмер молча поднял меня, крепко обхватив за плечи, так и ходящие ходуном… Он отодрал мою руку от рукояти ножа, всаженного в горло зверюги, а из другой – вырвал маску…

– Давай соберись. Ты справился. Успокойся. Надевай маску и дыши ровнее.

Я смотрю на него с изумлением… А он хватает тушу зверя за клок шерсти и волочит к груде камней, где уже свалены три забитых зверюги… Это Олаф – он просто спалил этих зверюг хлыстами… Он ослепил этих зверей – рассек их глаза горящим кнутом… Он разогнал кнут так, что разрубил их связки и сухожилия… Он задушил их – схлестнул им шею кнутом… Но не просто задушил – он обвил им горло огнем, спущенным с хлыста… У меня по плечам пробежались продрогшие крысы, заставляя меня сжиматься и съеживаться… Я вздрогнул, сгоняя их, но только стряхнул их на спину, в которую они крепко вцепились каждым холодным когтем… Пожадничал Олаф, позарившись на обоих тварей, – он попортил не только их шкуры, но и мои нервы… Обычно он так не делает, поражая зверя с расчетом на сохранность шкуры… Но эта охота – особенная… Она – прощальная… А офицер… Его зверь цел – нет никаких видимых увечий… Я удивился еще сильнее – забыл даже про ушибы… почти забыл… Я побрел к этому зверю – посмотреть, как это офицер его так… Колени у меня подгибаются, а локти наоборот – не гнутся… Я не только устал и продрог, но еще и болит все, что не болело во время охоты… Так всегда – страх и агрессия притупляют все чувства… А когда они отступают – наваливается все и сразу…

Я нагнулся к этой нетронутой с виду твари, лежащей на спине, как человек, раскинувший руки и запрокинувший голову… Уставился на грудь зверюги и обомлел… Это ж как так?..

– Олаф, а как это так?..

Олаф с хищной ухмылкой, подошел ко мне, упирая руки в бока и разглядывая распростертую перед ним зверюгу…

– Прямо в сердце. С одного удара.

– А как это?..

Олаф аж глаза сощурил, аж клыком блеснул через тонкую улыбку…

– Не знаю, как. Не видел. А жаль. Хотел бы посмотреть.

– Он же цел и невредим – офицер…

– Ни царапины.

– Но, всаживая клинок дыбящемуся зверю в сердце, он должен был в захват зверя угодить… Ему зверь должен был голову снести… или шею сломать… или спину когтями разорвать…

Офицер встал у меня за спиной, равнодушно рассматривая остывающего скингера…

– Я к нему и не подходил… Метнул нож, когда он поднялся нападать…

Олаф с уважением взглянул на офицера – с настоящим уважением и без тени надменности…

– Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком… одним ударом… насмерть с одного маха…

– Ты считаешь, что это сложно?

– Не просто сложно… Это, считай, невозможно…

Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел… Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, – попасть ножом в сердце снежного зверя… как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, – подбить зверя и потерять клинок… не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим всем делать…