Цикл «Историк». Рассказ II - «После жизни»

Олаф вскинул на меня уверенный взгляд, подтверждая его кивком головы…

– Этот “дракон” – бог, как ваш заледенелый Снегов и его “тень”. Бог, высший над жизнью и смертью, – не живой и не мертвый.

Я собрался возразить этому, погрязшему в древних сказаниях, одичавшему солдату, но не сумел – не нашел никаких опровержений…

– В общем, все верно, Олаф… только мы не называем их богами.

– А кто они тогда, как не боги?

– Великие воины и правители.

– Боги и есть – великие воины и правители, создающие, контролирующие и уничтожающие нас.

– Значит, нам придется действовать под их взглядом. Но я уверен, что скрыться можно и от глаз богов…

– Хорошо бы, полковник… И хорошо бы поскорей… А то этот следующий за нами офицер начинает напоминать охотника мне – охотнику…

– Сейчас мы будем отдыхать… Сейчас нам нет нужды скрываться от разведчиков, от ликвидаторов… Тишинский вместе с Рокотовым послал нам покой, пусть и временный… Это значит, что и злой дух способен допустить ошибку, Олаф…

Запись №6

Ханс сноровисто пробил дыры в консервном контейнере, насыпав на дно слой искрошенного осколками дорожного покрытия, залил в контейнер отработку и поджег, нанизывая на нож, как на вертел, разделанные тушки крыс. Я с отвращением смотрел на их беспомощно задранные корявые лапы и длинные голые обугливающиеся в огне хвосты… но запах свежего жареного мяса постепенно разогнал тошноту, вызванную видом этих тварей.

– Полковник, а вы, наверное, крысу впервые есть будете, да?..

– Да, Ханс…

– А у вас, в штабе Ясного, наверное, невиданные яства каждый день были, да?..

– Нет, Ханс, просто хорошая столовая… Я вообще в Центральном управлении СГБ служил… но и в Центральном штабе бывал нередко…

– Вы там, в штабе Ясного, верно, были, как под хрустальным куполом, да?..

– А ты знаешь, что такое хрустальный купол, Ханс?

– Нет… Знаю, что так говорят… Наверное, это что-то защищающее от всего…

– Верно, Ханс… И это защищает не только от стужи и зноя, но и от уродства… Хрусталь – чистое, прозрачное стекло, надсеченное для преломления лучей радужным сиянием…

– Как в Хантэрхайме… Я видел его издали – его сияние… Я знаю, что Хантэрхайм очень страшная крепость – холодная и жестокая, но очень красивая… Я слышал, что его сияния боятся, как его мороза, но я бы смотрел и смотрел…

– Его сияние ослепляет…

– А я бы мог смотреть до слепоты… Но Олаф мне никогда не давал смотреть… Он бы мне и этот хрусталь рассмотреть не дал…

– Правильно… Хрусталь только кажется прозрачным и чистым, как простое стекло, но он не показывает правды, искажая все блистающими гранями.

– Правда не красива. Это Олаф считает ее валькирией, прекрасной только оттого, что у нее в руках меч…

– У правды суровый лик… Она для нас – и обвинитель, и защитник, и судья… Без нее нет порядка, без нее нас нет…

– Но вы же жили без этой уродливой правды…

– Нет, не жил… Я не замечал красоты, не видя уродства… Я видел лишь высших офицеров, замерших статуями в парадных облачениях. Я не знал ни огня, ни стужи будучи в скупой прохладе белоснежных залов, не видел ни света, ни мрака под ровными отсветами штабных корпусов… Я был карателем, знающим о боли все, но не видящим всей боли – был только офицером, отдающим приказы и получающим донесения… Меня будто и не было… Я будто появился только сейчас…

Я понял это как-то вдруг… и почти удивился этой мысли… Моя голова горит, и сухой кашель душит меня, заставляя отрывисто лаять… заставляя вспоминать, что я – не статуя в парадном облачении… Я впервые ощущаю что-то сильное – ощущаю жизнь… боль, забивающую радость, и радость, затмевающую страх… Я чувствую силу, не сбитую этой больной слабостью… и волю, похожую на мощного зверя, а не на кусок льда… Я всматриваюсь в лицо Ханса, и, видя его открытую улыбку с черными беззубыми провалами, вижу белые залы штаба Ясного, силуэты генералов Совета РССР в черных шинелях… И я неудержимо хочу крикнуть им, что они только боги, только злые духи – что они не люди… что они не знают жизни… все они… И я еще не знаю… но я хочу узнать… А эти обледеневшие офицеры не позволяют мне…